Книгу Марии Степановой «Памяти памяти» уже назвали главным событием в русской литературе последних и предстоящих лет. Я постесняюсь делать такие громкие выводы, но невозможно спорить с тем, что книга важная, и ее появление именно сейчас символично.
Как известно, скучнее всего слушать про чужие сны, детство и далеких родственников. В книге Степановой есть все это, разве что вместо снов — пересказы фотографий. Однако читать про это интересно. «Интересно» – слишком универсальное слово, я в него вложила и праздный интерес, и удовольствие от виртуозного владения русским языком, и радость узнавания. Повествование выдержано в такой интонации, что присвоить ее очень легко. Я ведь тоже часто думаю о том же самом, только сказать так поэтично не смогла бы никогда.
Автор определяет «Памяти памяти» как романс. Филолог во мне тут же радостно разворачивает красивые интерпретации, от ностальгических мотивов и до игры с английским термином romance. Заголовок и вовсе навевает мысли о некрологе. Я бы назвала книгу художественным, или даже поэтическим, исследованием памяти — своей и мировой. Мария Степанова взялась проследить, записать и запомнить историю своей семьи. И важно ей не просто назвать всех по именам в перечислении типа “Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова”, а обрести этих людей в своей памяти.
Как и из чего сделано исследование, — тоже очень много говорит о нас. Сама фактура текста очень плотная: как всякое поэтическое произведение, ее невозможно пересказать, слишком много происходит на уровне языка. Документальные факты, интерпретации, пересказы и воспоминания здесь полностью слиты и тщательно перемешаны. Главы и неглавы построены по ассоциативному принципу, но полет ассоциаций контролируем. Похоже на припоминание: внимание ухватывается за деталь — и находит ей рифму в личной истории, общественной, культурной.
Частную жизнь маленького человека на фоне исторических событий исследовали давно. Но раньше это были типажи, собирательные образы. А здесь все герои – некогда жившие люди, а теперь довольно конкретные «ее мертвые». Читатель смотрит на них через множество линз: лирический герой, пересказы пересказов, детские впечатления и воспоминания, короткие записки на открытках без контекста, историческая дистанция. Текст, напечатанный в книгу, еще больше отчуждает образы и события, и все истории превращаются во что-то вроде сна, такие же неясные, с размытыми контурами и границами. Такого сна, какой периодически снится каждому.
Нельзя написать о книге «Памяти памяти» и ни разу не использовать термин постпамять, введенный американской исследовательницей Марианной Хирш. Ее книгу Степанова называет «путеводителем по собственной голове», в котором подробно описан этот механизм: «Рассаз о себе оказывается рассказом о предках». Позволю себе пойти по принципу припоминания: это я уже видела — в книге Елены Костюкович «Цвингер». Оттуда мне запомнилась такая цитата: «Дед не вмешан в грабительство. Он был отстранен трофейной бригадой от выемки. Это необходимое для внука свидетельство». Ощущение «если они такие, то и я немножко тоже» – это наша постпамять. У Степановой это воплощается в многократном заговоре об обычности судьбы предков. Может быть, даже и хотелось бы, чтобы они что-нибудь эдакое, но нет, они прожили обычную жизнь, и кажется, видели в этом задачу и смысл.
Мария Степанова как рассказчик существует не только в поле истории и семейной легенды, но и в поле мировой культуры. Значительную часть книги составляют великолепные эссе о фотографе Рафаэле Голдчейне, Мандельштаме, Зебальде, Шарлотте Саломон и Джозефе Корнелле с его коробками, которые я теперь мечтаю увидеть. И это все она — память, точнее ее поиски.
Я начала читать эту книгу из любопытства, но по-настоящему поняла, как она устроена, когда добралась до пересказа фотографий. Бумажная книга, подумала я, конечно, олдскул, но фотографии бы в ней напечатали — было бы желание. Значит, это прием. Память можно (и нужно) овеществлять: я сама всякий раз вздрагиваю, когда ставлю на стол сервиз, простенький, но принадлежавший прапродителям — и такой хрупкий. Как будто разбитая случайно тарелка как-то скажется на моей памяти. На старых фотографиях мы не знаем и половины людей, но они нам дороги как ближайшее окружение «наших». И все же кажется, что именно словами мы подберемся к ускользающей сути. Даже жаль, что только кажется.
